Графиня *** Анна Федотовна ("Пиковая дама")

Смотри также Литературные типы произведений Пушкина

— Восьмидесятилетняя старуха. Не имела злой души, но была своенравна, как женщина, избалованная светом. По рассказу Томского, лет пятьдесят тому назад ездила в Париж и была там в большой моде. Народ бегал за нею, чтоб увидеть "1а V?nus moscovite; Ришелье за нею волочился" и, по уверению Г., "он чуть было не застрелился от ее жестокости". Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад, "хотя в этом наряде и казалось ужасна и безобразна". Она была "скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему. Она участвовала во всех суетностях большого света; таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо. Ее родственники давно смотрели на нее, как на отжившую": во время выездов два лакея приподнимали старуху и просовывали в дверцы кареты, но Г. имела обыкновение поминутно делать в карете вопросы: кто это с нами встретился? как зовут этот мост? что там написано на вывеске? — и сердилась, когда ей отвечали "невпопад". Во время бессонных ночей ("Г. страдала бессонницей") "сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на нее, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма". Увидя Германна, "это мертвое лицо изменилось неизъяснимо: губы перестали шевелиться, глаза оживились: перед Г. стоял незнакомый мужчина", "она искала слов для ответа". Напоминание Германна о Чаплицком "видимо" смутило ее. "Черты ее изобразили сильное движение души; но она скоро впала в прежнюю бесчувственность". "При виде пистолета Г. во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела". В сотый раз рассказывала "внуку свой анекдот" и требовала у него присылки нового романа, "только, пожалуйста, не из нынешних", т. е. такого романа, "где бы герой не давил ни отца, ни матери и где не было утопленных тел". Изумилась, что "есть русские романы", выслушала в чтении воспитанницы две страницы, "зевнула" и велела отослать книги обратно. Покойный муж графини, по словам внука, "был род бабушкина дворецкого". "Он ее боялся как огня". "Когда он отказался заплатить ее проигрыш", Г. "дала ему пощечину и легла спать одна в знак своей немилости". На другой день она велела позвать мужа, надеясь, что домашнее наказание над ним подействовало"; она "всегда была строга к шалостям молодых людей". Ее воспитанница была "домашней мученицей". В то время как "многочисленная челядь" Г., разжирев и поседев в ее передней и девичьей, делала что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху, ее воспитанница "получала выговоры за лишний расход сахара". Приказывала заложить карету, заставляла воспитанницу читать вслух и сердилась, что воспитанница не одета. — "Всегда надобно тебя ждать, это, матушка, несносно!" — и опять отменяла свое приказание: "Лизанька, мы не поедем: нечего было наряжаться!" "Но только что Лизавета Ивановна успела снять капот и шляпу, как графиня послала за нею и велела тотчас подавать карету".